Похищение лебедя - Страница 31

Чтобы собраться с мыслями, я на минуту остановился перед витриной, где были выставлены корзины и шали, кажется, ручной работы. В ту минуту мне впервые захотелось домой. Что, собственно говоря, я здесь делаю? Мне было одиноко в этом симпатичном городке, к домашнему одиночеству я привык. Перед глазами у меня стояли карандашные каракули на стене Роберта. Зачем он заполнил свой кабинет и студию импрессионистами? Я заставил себя пройтись еще немного, притворяясь, что вечер еще не кончился. Мне предстояло вернуться домой, то есть в дом Хэдли, и лечь в постель с книгой о Ньютоне, принадлежавшем к утешительно иному миру, к эпохе, лишенной современной психиатрии и, увы, лишенной картин Мане и Пикассо, во времена, когда не было антибиотиков и я еще не родился. Давно почивший Ньютон составит мне лучшую компанию, чем эти сумеречные улицы с реставрированными зданиями, столиками кафе, с молодыми парами в ярких шарфах и броской бижутерии, в облаке мускусного аромата проходивших мимо, держась за руки. Очень уж много времени прошло с тех пор, как я был молодым, и даже не помнил, когда и как молодость успела уйти так далеко.

В конце квартала бутики уступили место стоянке автомашин, а дальше, к моему удивлению, находился нарядный клуб, оказавшийся топлесс-баром. У двери, правда, стоял вышибала, но заведение выглядело совсем не так отталкивающе, как подобные ему в Вашингтоне. Не то чтобы я бывал в них за последние десятилетия, да и раньше только раз, еще в колледже, но я нередко проезжал мимо и по крайней мере знал об их существовании. Я придержал шаг. Мужчина у дверей был одет аккуратно, как джентльмен, словно стриптиз в этом городке считался достойным времяпрепровождением. Он обернулся ко мне с дружелюбной понимающей улыбкой, как финансовый консультант в банке: «Входите-входите. Хотите получить ссуду?»

Я постоял немного, раздумывая, не стоит ли и в самом деле войти, поскольку не мог придумать причины отказаться. Кроме того, мне вспоминалась одна по-настоящему красивая натурщица из школы Общества художников, где я занимался заочно. Она стояла обнаженной перед группой, думая о своем, то ли о следующей контрольной в колледже, то ли о визите к зубному врачу, нежные груди были приподняты, она держалась профессионально, и только легкая дрожь выдавала ее потребность в движении после долгого-долгого сеанса позирования.

— Нет, спасибо, — сказал я швейцару, но голос показался мне самому старчески глухим и смущенным.

Он ведь меня и не приглашал, даже не всучил рекламу, отчего же я с ним заговорил? Я плотнее прижал к себе биографию Ньютона и прошел дальше, обогнул следующий квартал и вернулся другой дорогой, чтобы не видеть больше яркой двери бара. Он-то давно привык к зрелищам и звукам за ней, так что ему было не в тягость сидеть снаружи в сгущающейся темноте, не жалко пропустить представление. Неужели и его мысли бродят где-то далеко, и даже предназначенное возбуждать зрелище ему наскучило?

В тихом доме Хэдли я несколько часов лежал без сна в двуспальной кровати, рядом со второй, пустой половиной, представляя и слушая, как ели, хемлоки, рододендроны скребутся в приоткрытое окно, как ярко зеленеют горы, скрытые темнотой, как без меня расцветает природа. И когда, спрашивало мое беспокойное тело у бурлящего мозга, когда же я согласился стать отшельником?

На следующее утро, стоя на крыльце дома Кейт, я почувствовал не возросшую неловкость, а уверенное спокойствие, словно пришел навестить старого друга, и сам был завсегдатаем дома, собравшимся позвонить в дверь. Она сразу открыла на звонок, и опять это было похоже на выход на сцену, только на этот раз в знакомой пьесе. Солнце сегодня светило ярко и заливало комнату. И еще я заметил две перемены: первая — букет цветущих белым и розовым ветвей, тщательно расставленных в вазе на столике у окна; и вторая — в самой Кейт, которая надела желтую хлопчатобумажную блузку навыпуск, с джинсами и теми же турмалиновыми украшениями. Вчера глаза ее показались мне голубыми, сегодня они были бирюзовыми, большими и ясными. Она улыбалась, но это была сдержанная, вежливая улыбка, признание возникшей проблемы, и проблемой этой стал я, мое новое появление в ее доме, с моей потребностью задавать все новые вопросы о ее муже, которого здесь больше не было.

Закончив накрывать кофе, она села на диван напротив меня.

— Мне кажется, надо постараться сегодня закончить, — заговорила она ровным голосом, словно репетировала, как сказать эту фразу, не задев моих чувств и не выдав своих.

— Да, конечно, — ответил я, показывая, что без обиды принял намек. — Конечно. Вы и так уже много для меня сделали. К тому же мне по возможности хотелось бы завтра вечером вернуться в Вашингтон.

— Значит, в колледж вы не собираетесь?

Она удерживала чашку на маленьком стройном колене, словно показывая мне, как это делается. И говорила любезным светским тоном. Мне подумалось, что сегодня я добьюсь от нее меньшего, а не большего, чем накануне.

— А вы полагаете, стоило бы? Что я там найду?

— Не знаю, — признала она. — Я уверена, что там еще осталась масса людей, знавших его, но мне неловко было бы связывать вас с ними. И я сомневаюсь, чтобы он выказывал свое состояние в школе. Но лучшие его картины там. Им следовало бы находиться в солидных музеях — он мог бы их выгодно продать. Не я одна считаю их его величайшими работами, хотя мне они никогда по-настоящему не нравились.

— Почему?

— Поезжайте, увидите сами.

Я сидел, глядя на ее элегантный легкий силуэт напротив. Мне необходимо узнать, как впервые проявлялась болезнь Роберта, а время было на исходе. И мне нужно или просто хотелось выяснить, кто его темноволосая муза.