Похищение лебедя - Страница 76

К оглавлению

76

Но зачем все это было: наряжаться, доводить себя до совершенства, подтягивать лямочки? Мы опять возвращаемся к мужчинам. Маззи не говорила с нами о противоположном поле и сексе, у нас дома не было отца, который бы отпугивал наших дружков или хотя бы расспрашивал о них, а попытки Маззи нас защитить были слишком деликатны, чтобы подействовать.

— Мальчик, который на свидании платит за все, чего-то от вас хочет, — говаривала она.

— Маззи, — закатывала глаза Марта. — Нынче 80-е годы, а не 1955-й. Привет!

— И тебе привет. Я помню, какой сейчас год, — невозмутимо отвечала Маззи и шла к телефону заказать тыквенный пирог ко Дню благодарения, или осведомиться о здоровье тетушки из Брин-Маур, или уходила в мастерскую по ремонту светильников спросить, не возьмутся ли они починить старинные подсвечники. Она часто говорила, что хотела бы работать, но пока у нее хватает денег, чтобы платить за наше образование (то есть нефтью или чем там еще в банке), она считает, что полезнее оставаться с нами дома.

Мне же сдается, что она оставалась дома, чтобы присматривать за нами, но, раз она почти не заговаривала о муж чинах, мы тоже ей почти ничего не рассказывали, разве что назначалось официальное свидание. В этом случае мальчик ровно один раз заходил в дом, чтобы пожать ей руку и назвать ее миссис Бертисон. («Какой славный, — говорила она потом. — Ты давно с ним знакома? Это не его мама поставляет вам в школу натуральные овощи, или я его с кем-то путаю?») Этот маленький ритуал обычно ослаблял во мне чувство вины, так что со временем, когда мальчик, скажем, запускал руку в низкий вырез у меня на спине, мне казалось, что мама не будет против. С возрастом я все меньше рассказывала Маззи, и к тому времени, как в моей жизни появился Роберт Оливер, я уже рассталась с подростковыми проблемами в мире, которым практически ни с кем не делилась, разве что иногда с подругой или приятелем и со своим дневником. Роберт, когда мы жили вместе, говорил, что с детства чувствовал себя одиноким, и, пожалуй, эти его слова сблизили нас больше всего.

Глава 47
МЭРИ

Барнетт-колледж был добр ко мне. Казалось бы, я должна рассказывать, как напугала меня новая обстановка, как мучили вопросы о будущем, о смысле жизни, ведь избалованная богатая девчонка столкнулась с серьезными книгами и потрясена собственной банальностью. Или, может быть, избалованная богатая девчонка решила бы, что Барнетт — это все то же самое, распродажа чужих состояний, и отправилась бы на улицу, чтобы узнать настоящую жизнь, и десять лет спала бы рядом с бездомными собаками.

Возможно, я оказалась недостаточно избалованной. Маззи ясно давала понять, что квакерских акций не хватит, чтобы оплатить нам поездки на горнолыжные курорты и модные итальянские туфельки, и строго ограничивала нас в расходах на одежду. А может быть, меня недостаточно защищали от реальной жизни в «Школе друзей», когда мы посещали северные кварталы Филадельфии, приюты для пострадавших от насилия женщин, подтирали кровавую рвоту в больнице Честнат-Хилл я успела познакомиться со страдающим миром. И программа Барнетта не оказалась для меня особым откровением. Я подрабатывала в библиотеке, чтобы помочь Маззи оплатить хотя бы мои учебники и проезд домой. Как всякая первокурсница переживала из-за парней и контрольных, но не более того.

Однако в колледже я узнала то, что никто никогда у меня не отнимет, и это само по себе оказалось ярким переживанием — светлым и радостным. Мне всегда нравились занятия по изобразительному искусству в «Школе друзей». Мне нравилась придирчивая маленькая учительница, которая преподавала в старших классах, нравился ее халат в лиловых пятнах, а она хвалила мои раскрашенные глиняные фигурки, последовавшие за гиппопотамом, которого я слепила в четвертом классе и который хранился у Маззи в шкафчике с драгоценностями. В школе я никогда не блистала на ее уроках, не попала в группу звезд, получивших премию штата и подавших документы в род-айлендскую Школу дизайна или в Колледж искусств и дизайна в Саванне, пока мы, остальные, гадали, попадем ли вообще в Лигу Плюща. Но в Барнетте я узнала, что во мне живет художник. Странное дело, все началось с разочарования, даже с ошибки. Я выбрала основным курсом английского, но дополнительно пришлось записаться и на факультатив по искусству. Не помню, что там от нас требовалось, может быть, творческая экспрессия. Словом, я в начале второго семестра записалась на курс обучения поэзии, потому что первокурсник, который, кажется, подумывал назначить мне свидание, был поэтом, и я не хотела выглядеть перед ним полной невеждой.

Но оказалось, что в этой группе уже нет свободных мест, и меня перенаправили на другой дополнительный курс, под названием «визуальное постижение». Много позже я узнала, что избалованный временный преподаватель, которого в том семестре Бог наказал чтением лекций на нашем курсе, про себя звал его «визуальным недоразумением». Колледж гордился тем, что дает возможность не изучающим искусство студентам познакомиться с настоящим художником, а для него, приехавшего в Барнетт-колледж на один семестр, «визуальное недоразумение», где группа студентов, собранная со всех курсов, занималась основами живописи и историей искусства, был единственной нагрузкой. Одним прекрасным январским утром я оказалась среди них за длинным столом в студии.

Профессор Оливер опаздывал, и я сидела среди незнакомых студентов, стараясь ни с кем не встречаться глазами. Я в начале каждого курса всегда стеснялась. Чтобы не столкнуться с кем-нибудь взглядом, я уставилась в высокое мутноватое окно. За ним виднелись белые поля, на подоконник тоже намело снега. Солнечный свет падал на длинный неровный ряд мольбертов и табуреток, на поцарапанные столы, на выщербленный, заляпанный красками пол, на натюрморт из шляп, сморщенных яблок и африканских статуэток, установленный на подиуме, на круги спектров и музейные афиши. Я опознала желтый стул Ван Гога и блеклого Дега, но уходящие друг в друга квадраты, так и звенящие светом, были мне незнакомы. Роберт потом сказал нам, что это репродукция работы некого Джозефа Альберса. Вокруг все переговаривались, выдували пузыри из жвачки, царапали что-то в блокнотах, чесали животы. У девушки рядом со мной были ярко-пурпурные волосы, я еще утром заметила ее в столовой.

76