Похищение лебедя - Страница 107

К оглавлению

107

Но одна часть полотна была совершенно закончена. Я удивилась, почему он дописал ее раньше остального: неровный пляж и бледные скалы, выдававшиеся в море, мягкие тона камня и красноватые водоросли. Мы были довольно высоко над берегом, и он сумел передать взгляд снизу вверх, чуть со стороны, на две фигуры, идущие рука об руку вдоль берега: маленькая тянется к оставленному отливом озерцу, другая, побольше, держится прямо. Они были далеко и все же достаточно близки и отчетливы, чтобы я сумела рассмотреть длинные юбки, надутые ветром, детскую шляпку, подвязанную голубой лентой, дружеское одиночество двоих на берегу, где за весь день не было никого, кроме группы художников на холме. Я поймала себя на том, что засмотрелась на них, а потом на него: Роберт тронул кистью крошечный женский башмачок, словно до блеска начистил носок, и снова вытер соболью кисть. Я забыла, о чем хотела спросить… Что-то про освещение?

Он обернулся ко мне с улыбкой, словно почувствовал мое присутствие и узнал, не глядя.

— Хорошо провели день?

— Очень хорошо, — ответила я.

Его свободная манера держаться показала мне, как глупо спрашивать, зачем он вписал в летний пейзаж две вымышленные фигуры. Он был известен своим пристрастием к девятнадцатому веку и, будучи Робертом Оливером, был в полном праве вставлять все, что вздумается, даже на занятии по пейзажу. Однако я надеялась, что кто-нибудь вместо меня задаст этот вопрос.

Потом эта надежда сменилась другой: что мы когда-нибудь познакомимся настолько близко, что я сама смогу спрашивать его о чем угодно. Он взглянул на меня с отчужденной приветливостью, памятной по колледжу: загадочное, замкнутое лицо. Там, где белая рубашка разошлась у него на груди, виднелись пучки серебрящихся темных волос. Мне хотелось дотянуться, коснуться этих волосков, проверить, стали ли они с возрастом мягкими или колючими? Он почти до локтя закатал рукав. Теперь он стоял в своей обычной позе высокого человека, скрестив руки, обхватив себя за локти, упершись ногой в откос.

— Дьявольский вид, — дружески заметил он. — А теперь, наверное, пора собираться на ужин.

Я могла бы заметить, что вид действительно дьявольский, но две фигуры в длинных юбках в него не входят. Нет, берег был потрясающе пустынен: ландшафт без человеческих фигур — ведь так и называлась тема дня?

Глава 65
1879

В конце марта полотно с золотоволосой служанкой принимают на Салон и выставляют от имени Мари Ривьер. Оливье сам приносит им эту новость. Они с Ивом и папá собираются за обеденным столом, чтобы из лучшего хрусталя выпить за Беатрис, а она прикусывает губу, скрывая улыбку. Она старается не глядеть на Оливье, и ей это удается; она уже привыкла видеть всех, кого любит, за одним столом. В эту ночь она не может уснуть от счастья, от непростой радости, которая как будто отняла у нее чистый восторг живописи. В следующем письме Оливье уверяет ее, что это естественная реакция. Он объясняет, что она как победительница чувствует на себе все взгляды, и что ей, как всякому художнику, следует просто продолжать писать.

Она начинает новый холст; с лебедями в Буа-де-Болонь. Ив по субботам находит время проводить ее, так что ей не приходится гулять и писать в одиночестве. Иногда вместо Ива с ней отправляется Оливье. Он помогает ей готовить краски, и в один из дней пишет ее сидящей на скамье у воды — маленький портрет, от кружев на шее до верха шляпки, сдвинутой на затылок, чтобы не затенять ее открытый взгляд. По его словам, это лучший из написанных им портретов. На обратной стороне холста он размашистыми мазками помечает: «Беатрис де Клерваль, 1879» и ставит в уголке свою подпись.

Однажды вечером вместо Оливье к ним на ужин заходят Жильбер и Арман Тома. Старший из братьев, Жильбер, красивый мужчина обходителен и всегда взвешивает свои слова и поступки, приятный собеседник в гостиной. Брат Арман держится незаметнее, одет с той же элегантностью, что Жильбер, но с некоторой небрежностью. Они удачно дополняют друг друга. Арман оттеняет бойкость Жильбера, а при том молчание Армана выглядит скорее деликатным, нежели скучным. Жильбер получил особый допуск к выставленным теперь на Салоне работам. Когда все другие гости разошлись и только они четверо задержались в гостиной, он объявляет, что видел работу Оливье Виньо, юношу под деревом, и полотно, которое мсье Виньо представил от имени неизвестной художницы, мадам или мадемуазель Ривьер. Странно, та картина что-то ему напоминает. Досадно, что Виньо отказывается открыть личность мадам Ривьер: это, конечно же, не настоящее имя автора.

Говоря, Жильбер поворачивается к Иву, затем к Беатрис. Он склоняет красивую голову, словно спрашивая, не знают ли они художницу — возможно, молодую и безвестную. Как смело с ее стороны представить работу на Салон! Ив качает головой, а Беатрис отворачивается. Ив никогда не умел отмалчиваться. Жильбер добавляет: как жаль, что никто ее не знает, а мсье Виньо хранит тайну. Он всегда полагал, что Оливье Виньо не так прост, как кажется; у него за плечами долгая история… художника. В гостиной обычный уют, на мебели новая обивка, у камина любимая папá подставка для дров, свет пламени и огоньки тонких свечей падают на написанный Беатрис сад в золотой рамке на дальней стене. Жильбер говорит размеренно, держится почтительно и благовоспитанно: он переводит взгляд с ее картины на нее и оправляет безупречные манжеты. Впервые с тех пор, как она позволила Оливье показать свою картину, Беатрис охватывает беспокойство. Но что плохого, если Жильбер Тома догадается, теперь, когда картина уже принята?

107