Похищение лебедя - Страница 119

119

Я представила, как он шарит по карманам в поисках ключей.

Он допил вино и налил еще, но, как я заметила, умеренно: должно быть, собирался еще вести машину и не хотел рисковать. При нашей итальянской гавани мотеля не было.

— Вообще-то, — закончил он, — мы пару лет как уехали из колледжа — у нас дом попросторнее. Это тоже к лучшему, хотя теперь я на занятия добираюсь двадцать минут на машине, а не четыре пешком.

— Жаль, — я доела лазанью, чтобы не жалеть потом, что осталась голодной — заодно со всем, о чем еще придется жалеть. Мне еще предстояло дочитать об Исааке Ньютоне, а книга оказалась интереснее, чем я ждала.

Роберт заказал десерт, и мы поговорили о наших любимых художниках. Я призналась в любви к Матиссу и вслух поразмыслила, какими бы вышли из-под его кисти наш шаткий столик, занавески и розы. Роберт посмеялся и не признался, что сам более склонен к академизму, хотя и интересуется импрессионистами, — счел это очевидным или вспомнил критические статьи и решил их не подтверждать. Его слава росла, он уже расплатился со своими наставниками и однокурсниками-концептуалистами за их насмешки. Все это я, слушая его, читала между строк. Еще мы поговорили о книгах: он, к моему удивлению, любил поэзию и цитировал Йейтса и Одена, которых я немного читала в школе, и Чеслава Милоша, чей сборник я однажды пролистала, после того, как заметила его на столе у Роберта. Романов он не любил, и я пригрозила послать ему длинный викторианский роман, как бомбу, в посылке. «Лунный камень» или «Миддлмарч». Он засмеялся и поклялся его не читать.

— Но тебе должна нравиться литература девятнадцатого века, — добавила я. — По крайней мере французы, раз ты любишь импрессионистов.

— Я не говорил, что люблю импрессионистов, — поправил он. — Я сказал, что делаю то, что делаю. По собственным соображениям. Иногда получается похоже на импрессионистов.

Он и этого не говорил, но я не стала его поправлять.

Помню, он еще рассказал, как едва не погиб в авиакатастрофе.

— Я летел в Нью-Йорк из Гринхилла, я тогда вел курс в вашем колледже, в Барнетте. И что-то случилось с одним из двигателей, так что пилот по интеркому объявил, что возможна вынужденная посадка, хотя мы уже подлетали к Ла Гуардиа. Моя соседка очень испугалась. Это была женщина средних лет, самая обыкновенная. До того она рассказывала мне о работе своего мужа или о чем-то таком. Когда самолет резко пошел на снижение и замигали предупреждения «пристегнуть ремни», она вцепилась в меня, обхватила за шею.

Он скатывал салфетку в толстую трубку.

— Я тоже испугался и, помнится, думал, лишь бы выжить — и когда она вцепилась мне в шею, меня охватила паника. И — стыдно признаться — я оттолкнул ее. Я всегда считал, что в опасном положении окажусь храбрецом, что буду среди тех, кто вытаскивает людей из-под горящих развалин, что это произойдет само собой. — Он поднял голову, пожал плечами. — Зачем я тебе это рассказываю? Словом, когда через несколько минут мы благополучно приземлились, она на меня не смотрела. Плакала, отвернувшись. Даже не позволила помочь ей с сумкой и не взглянула на меня.

Я не знала, что сказать, хоть и сочувствовала от всей души. Лицо его потемнело, отяжелело; мне вспомнилось, как он в колледже рассказывал о женщине, которую не может забыть.

— Жене я об этом не смог рассказать. — Он двумя руками расправил салфетку. — Она и так думает, что мне ни до кого нет дела. — Он улыбнулся: — Смотри-ка, на какие признания меня тянет рядом с тобой.

Я была довольна.

Наконец Роберт расправил широкие плечи и хотел заплатить по счету, но уступил, когда я заспорила. Мы расплатились каждый за себя и встали. Он, извинившись, зашел в туалет — я побывала там уже дважды, в основном, чтобы несколько секунд побыть одной и взглянуть на себя в зеркало. Ресторан без него показался пустым. Потом он вышел на темную стоянку, пропахшую океаном и жареной рыбой, и остановился рядом с моей машиной.

— Ну, мне пора ехать, — сказал он, но на этот раз не так свободно, и от этого было еще больнее. — Я люблю ездить ночью.

— Да, верно ведь, тебе далеко ехать. Мне тоже пора.

Я решила пропустить его вперед и отстать. Потом надо будет подыскать приличный мотель в городке, ехать в Портленд было уже поздно, или я слишком устала, или слишком загрустила. Роберт, если судить по его виду, мог бы без остановки доехать до Флориды.

— Было чудесно.

Он медленно обнял меня, и я вдруг ощутила всю глубину своего женского начала. Он придержал меня еще на мгновение и поцеловал в щеку. Я замерла. Мне ведь нужно было его запомнить.

— Было.

Я отперла кабину.

— Погоди. Вот мой адрес и телефон. Дай знать, если соберешься на юг.

Черт. У меня не было с собой карточки, но я нашла в бардачке клочок бумаги и записала свой е-мейл и телефон.

Роберт взглянул на листок.

— Я редко пользуюсь е-мейлом. Для работы, да, если приходится, но не больше того. Может, дашь мне свой настоящий адрес? Я бы иногда посылал тебе рисунки.

Я дописала адрес.

Он погладил меня по голове, словно прощаясь навсегда.

— Думаю, ты понимаешь.

— О, да.

Я торопливо чмокнула его в щеку. У нее был острый, слегка маслянистый вкус, слишком свежий, как после холодного компресса. Я еще много часов чувствовала его на губах. Я залезла в кабину. И уехала.

Первый его рисунок появился в моем почтовом ящике десять дней спустя. Набросок, карикатурный и небрежный, на сложенном листке: сатир выходил из волн, а на камне рядом сидела дева. Приложенная записка сообщала, что он вспоминает наш разговор с удовольствием, что работает над новым полотном на основе этюдов, сделанных на побережье. Я сразу задумалась, будет ли на нем женщина с дочкой. Он давал номер абонементного ящика и советовал прислать ему рисунок лучше, чем его, чтобы поставить его на место.

119