Похищение лебедя - Страница 39

Роберт шевельнулся и пробормотал:

— Что?

— А как ты думаешь, «что»? — вспыхнула я. — Без малого половина четвертого. Ты пропустил утренние классы. Опять.

Я с облегчением увидела, что он поражен.

— Ох, дерьмо! — пробормотал он, садясь с заметным усилием. — Сколько, ты сказала, времени?

— Половина четвертого, — сухо ответила я. — Тебе нужна эта работа или мы будем растить ребенка в нищете? Решай сам.

— Ой, брось! — Он медленно стягивал с себя старые одеяла, словно каждое весило по пятьдесят фунтов. — Только не надо проповедей.

— Я тебе проповедей не читаю, — огрызнулась я, — но не знаю, что ты услышишь, когда позвонишь на кафедру.

Он бросил на меня злой взгляд, потер затылок, ероша волосы, но промолчал, и я почувствовала, как к горлу у меня подступает комок. Как бы мне не остаться одной, а может, я уже одна… Он поднялся, надел ботинки и сбежал по лестнице, а я осторожно потащилась следом, жалкая, неуклюжая, неуверенная в себе. Мне хотелось догнать его, поцеловать в кудрявый затылок, ухватиться за плечо, чтобы не упасть, наорать на него и вцепиться ему в спину ногтями. На миг я даже ощутила давно угасшее физическое желание, ощутила свои разбухшие груди и живот. Но он далеко обогнал меня, я уже слышала, как он торопливо проходит в кухню. Когда я вошла, он говорил по телефону.

— Спасибо, спасибо, — повторял он. — Да, наверное, что-то вирусное. Уверен, что до завтра пройдет. Спасибо, обязательно.

Он повесил трубку.

— Ты им сказал, что у тебя грипп?

Мне хотелось подойти, обнять его за шею, извиниться, что потеряла терпение, сварить ему суп, начать все с чистого листа. Ведь он столько работает и столько пишет, понятно, что он устал. Но голос у меня стал холодным и неприятным.

— Что я им сказал, тебя не касается, если ты собираешься говорить со мной подобным тоном, — ответил он, открывая холодильник.

— Ты всю ночь писал?

— Конечно, писал.

Мне стало еще хуже, когда он вытащил банку пикулей и пиво.

— Я художник, если ты не забыла.

— И что это значит?

Руки у меня против воли скрестились на груди. Им было на что опереться.

— Что значит? То и значит!

— Значит, ты все это время рисовал ту женщину?

Я надеялась, что он обернется ко мне, с холодной злостью скажет, что не понимает, о чем я говорю, что он пишет то, что пишет, что ему нужно писать. И я пришла в ужас, когда он вместо этого отвернулся с застывшим лицом и принялся открывать пиво. Про пикули он, кажется, забыл. Это была не первая наша ссора за без малого шесть лет, проведенных вместе, даже за последнюю неделю, но впервые он отвел глаза.

Я в тот миг не могла вообразить ничего хуже, чем этот виноватый уклончивый взгляд, но мгновенье спустя случилось худшее — он поднял глаза, будто не замечая меня, будто смотрел на что-то за моим плечом, и лицо его смягчилось. У меня возникло жуткое до мурашек чувство, будто кто-то неслышно возник в дверях за моей спиной, и у меня буквально волосы зашевелились на затылке. Я изо всех сил старалась не оглянуться туда, куда он смотрел с слепым и нежным взглядом. Я вдруг испугалась, как бы не узнать лишнего. Если он полюбил другую, я об этом скоро узнаю. А сейчас мне с нашим малышом хотелось только лечь и отдохнуть.

Я вышла из кухни. Если он из-за собственной безответственности потеряет работу, вернусь в Энн-Арбор и буду жить с матерью. Рожу девочку, и три поколения женщин будут заботиться друг о друге, пока она не вырастет и не найдет себе лучшую жизнь. Я прошла в нашу спальню, легла на заскрипевшую под моим весом кровать и натянула на себя плед. Слезы слабости выступили у меня на глазах и покатились по щекам. Я утирала их рукавом.

Через несколько минут появился Роберт. Я закрыла глаза. Он присел на край кровати, заставив ее провиснуть еще сильней.

— Прости, — сказал он. — Я не хотел тебя обижать. Просто я совсем измотан занятиями и ночной работой.

— Почему же ты тогда не притормозишь? — спросила я. — Я тебя уже совсем не вижу. Да ты, кажется, больше спишь, чем работаешь.

Я украдкой взглянула на него. Лицо снова выглядело нормальным. Верно, тот странный взгляд мне почудился.

— Только не ночью, — сказал он. — Ночами заснуть не могу. Я напал на тему, большую тему, и считаю, мне надо выжать из нее все, что можно. Я подумываю сделать новую серию, портретную в основном, и, мне кажется, я не смогу уснуть, пока не доделаю хотя бы часть. От этого я здорово устаю, и приходится отсыпаться. По-моему, я три ночи провел на ногах.

— Ты мог бы притормозить, — повторила я. — Все равно придется притормозить, когда родится ребенок.

«А это может случиться в любую минуту», — добавила я про себя, но из суеверия промолчала.

Он погладил меня по волосам.

— Да, — сказал он, но это прозвучало рассеянно, я почувствовала, что он опять отдаляется.

Кое-кто из моих подруг, уже ставший матерью, болтая у песочницы, говорил, что мужья иногда «отключаются» перед появлением ребенка, и посмеивались, словно в этом не было ничего страшного. «Но стоило ему увидеть этого малыша…» — добавляли они, и все вокруг согласно кивали. Конечно, первый взгляд на младенца все исправит. Может быть, и с Робертом все станет, как прежде. Он будет вставать по утрам, писать в разумное время, не думая, выполнять свои обязанности и ложиться вместе со мной. Мы будем вместе гулять с коляской и вместе укладывать малыша в кроватку вечерами. Я сама снова стану художницей, и мы сможем работать посменно, по очереди нянчить малыша и писать. Может быть, можно будет поначалу устроить ребенка у нас в комнате, а вторую спальню превратить в мою студию.